Он был распят на койке, ремнями привязан за руки и ноги к спинкам, и кисти его и стопы показались мне белыми-белыми, как свежепокрашенная белая машина.
Он был растянут, как белье на распялке – футболка с дятлом Вуди, надетая на вешалку для пальто. Он не двигался, голова запрокинута и закрыты глаза. Я долго смотрел, за это время лишь однажды на напряженной шее поднялся к подбородку и опустился щетинистый кадык.
– Ему недавно вкололи аминазин, – пояснила сестра, тронув меня за плечо. Я вздрогнул – забыл, что она здесь. Оторвался от зарешеченного окошка в двери, повернулся. Она помахала ресницами. – Эффект продлится еще около трех часов, так что вам лучше придти утром, доктор Чейз.
И локон поправила.
Я улыбнулся, засунул руки в карманы халата. Хорошо, что в этой психушке такая текучка кадров, иначе меня неизбежно начали бы узнавать. Бьюсь об заклад, я бываю здесь чаще, чем некоторые врачи!
Медсестричка стреляла глазами. На ужин пригласить, что ли? Можно, можно, связи в психушке полезны всегда. Но позже, сейчас совсем не до этого.
– Очень жаль, я надеялся провести с ним сеанс. Знаете, психотерапия плохо сочетается с нейролептиками. – Я сверкал зубами и излучал на нее мое фирменное глянцевое сияние. Она таяла. – Скажите, пожалуйста, откуда здесь можно позвонить?
Я прекрасно знал, откуда, но доктор Чейз по легенде тут впервые. Да и видом сзади не грех полюбоваться, пока она ведет к телефону. Бедра, да. И чулки шелковые.
– Ганнибал, он под наркотиками, ничего не выйдет, – выговорил я быстро, старательно отгораживаясь от медсестрички плечом. – Он в палате для буйных, тут такая охрана…
– А придумать что-нибудь?
– Говорю же, ему вкатали аминазина полную дозу. Он хуже, чем спит. Он не способен не то что вести – ходить.
– Ты же его знаешь, – сказал Ганнибал, и я ясно увидел, как он скалится, покусывая сигару. – Притворяется, водит их за нос.
– Не думаю, – пробормотал я. – За просто так в это отделение не упекают. Отсюда не выпускают, только бежать. Слушай, я читал, нейролептики – это не шутки.
Полковник помолчал.
– Сколько это продлится?
– Сказали, примерно три часа. Но я узнавал, на ночь здесь все запирается, я-то проникну, но как выбираться одному – не знаю. Он мне не помощник.
Ганнибал думал. Конечно, у него есть план. По-другому не бывает, только на вере в это и держимся.
– Хорошо. Время пока терпит, – сказал он наконец. Голос был недовольный. – Придешь утром, посмотришь, как он, там разберемся. Нам все равно нужно еще время на подготовку. Закругляйся, у тебя много работы. Достань все по списку как можно скорее.
– Есть, командир.
– В конце концов, попытаемся найти другого пилота.
И трубку положил.
Я с секунду смотрел на динамик и гадал, не послышалось ли. Другого? Не бывает других. Ганнибал просто оговорился.
– Скажите, сестра, могу ли я побыть с мистером Мердоком? Недолго.
– Доктор, вы же понимаете, сейчас это бесполезно.
– Тем не менее, – сказал я и улыбнулся так сладко, что самому стало противно. – Вы окажете мне неоценимую услугу. Я привык работать комплексно и наблюдать своих подопечных во всех возможных состояниях.
– Сколько вы работаете с мистером Мердоком?
– Чер-р-ртовски давно.
Чтоб вы знали, кудрявая сестра, когда мы начинали, он не был таким уж полоумным.
– Вы знаете, вообще-то это не положено…
– Пожалуйста, мисс, вы меня очень обяжете.
– Он бывает агрессивен.
– Он обездвижен и под действием препарата. Что может случиться? Мисс, прошу вас, это важно для его излечения. Вы ведь хотите помочь ему, верно? Это ваш долг перед любым пациентом, перед медициной, наконец!
В глаза, в глаза ей смотреть и давить, пока не треснет.
– Н-ну… хорошо, – потупилась она. – Подождите, я возьму ключи.
Она ушла, поскрипывая кедами, а я снова приник к оконцу.
Эх, капитан Воющий Псих Мердок, что вдруг с тобой случилось?
– Только недолго, доктор.
– Конечно-конечно.
– И осторожнее, он сильный.
А то я не знаю.
– Все будет в порядке, мисс. Сердечное вам спасибо.
Она помялась у двери и вышла, мгновенно перестав для меня существовать.
– Мердок, эй, Мердок, дружище, – позвал я тихо, наклонившись к самому его уху. – Капитан, ты нам нужен. Мердок, ты меня слышишь?
Он даже головы не повернул и не открыл глаз. Мне почудилось какое-то движение век, но, наверное, только привиделось. Он был неподвижен, дышал поверхностно. Я пощупал лоб, потом руки, ступни. Ледышки.
– Мердок, это я, Красавчик. Ответь мне, капитан.
Он сглотнул слюну медленно, тяжело, как будто болело горло. И замер снова.
– Ты дышишь вообще?
Чертов аминазин, с каких пор Мердоку его колют? И с каких пор он стал буянить? Попытка побега, нападение на санитара, и вот он здесь. Распят.
Я закатал рукава, размял руки и принялся растирать ему сначала кисти, потом стопы. Развязать бы тебя, но гориллы-медбратья не дремлют, а я все-таки пока доктор Чейз, я за соблюдение режима.
Что ж ты холодный-то такой? Как тогда, помнишь, когда тебя подстрелили, а Деккер нас чуть не повязал. Ну, вспоминай, я бегал за аптечкой, а Ганнибал потом ножом выковыривал из тебя пулю. Славные были денечки! Чуть концы не отдал тогда, а? Воющий Псих. Так вот, ты не знаешь, был в отключке, но я хорошо запомнил, какой ты сделался ледяной, пока мы удирали на фургоне. Как мертвец, да…
Я начал тереть ему мочки, как пьяному. Народное средство, Ганнибал периодически его на мне пробует. Да, я стал много пить, слишком много для солдата удачи. Нормальная жизнь развращает, знаешь?
Вернулся к ступням. Плохо, когда мерзнут ноги, от этого снятся тревожные сны. Во Вьетнаме кошмары мучили именно из-за промокших ботинок.
– При… вет.
Ну вот, всегда верил в старые методы! Я сел на кровать, наклонился к изголовью.
– Привет, Мердок. Как ты?
Он сфокусировался на мне с видимым трудом.
– Кра…
– Да, это я, Красавчик. Что, укатали тебя?
У него повело рот, словно тошнило.
– Слушай, Мердок, у нас намечается дело. Завтра вечером улетаем на Маркизские острова, черт его знает, где это, Ганнибал говорит, недалеко от Таити. Перевалочный пункт для пиратов, контрабанда оружия, все дела. Стоквелл рвет и мечет. Ты нам нужен, понял? Эй, Мердок, вернись!
Он закатил глаза, между век остались только полоски сероватых белков. Ненавижу психотропные препараты!
Я аккуратно пошлепал его по щекам, снова потер мочки. Уши у него уже алели, но сознание где-то запуталось, возвращаться не спешило. Был бы пьяным – скакал бы уже по палате и песенки свои дурацкие распевал. Ненавижу!
– Идиот, какого дьявола тебе понадобилось бросаться на санитара? – прошипел я зло, схватил его за футболку, мелко потряс. Он соизволил разлепить веки, уставился сквозь меня стеклянным взглядом. – Слушай меня внимательно, капитан. Завтра я вытащу тебя отсюда, ясно? Не знаю пока, как, но это детали. Чтобы был в форме! Понял? Мердок, понял меня? Моргни хотя бы.
Он медленно открыл-закрыл глаза. Слава тебе Господи, не напрасны мои труды.
– Синий квадрат, капитан. Завтра. Черт, ты же не вспомнишь утром… – Я вытянул из нагрудного кармана ручку, задрал ему рукав, записал на предплечье. – Все, теперь у тебя не будет оправданий!
Поймал себя на том, что ожидаю, когда он улыбнется в ответ на мою усмешку. Ну-ну, посидеть ночь – может, дождусь. Что с тобой приключилось? Ты ведь всегда был осторожен.
– Все, приятель, мне пора, дел много. Би Эю ведь все равно, где я ему достану ацетиленовую горелку, когда все магазины закрыты. Не кисни тут.
Он лежал трупом, пялился в потолок круглыми совиными глазами. Тупыми. Абсолютно без всякой мысли, искусственными, как у плохой игрушки. Я вздохнул, поцеловал его в лоб и вышел.
Медсестра, сидевшая на раскладном стуле поодаль, подняла глаза от журнала, стерльнула глазками. Глаз-ка-ми. По крайней мере, в них сознание присутствовало, какое-никакое, и я хотя бы смотрел в них без жути.
– Пообщались?
Сарказм. Мне захотелось ее ударить.

Спать бы мне и спать, радовать тело шелком простыней, а разум – отдохновением, но жизнь моя для расслабления не приспособлена. Пока мотался туда-сюда, добывая заказанное, пробило три. Пока Би Эй пересчитывал дюбели и сверла, а Ганнибал размышлял, все ли необходимое заготовлено, подкралось четыре. У меня слипались глаза, я сжевал пару таблеток кофеина, стало полегче. А с девушкой танцевал бы – и не заметил, как выключили фонари по причине утра. Но работа – не танцы, из ангара я буквально уполз. Казалось бы, урвал несколько часов сна – пользуйся, но я лежал, как дурак, закинув руки за голову, жевал губу и смотрел в потолок с лепниной.
Что еще нужно человеку для счастья? Вот, гипсовые узоры вокруг хрустальной люстры, кровать, на которой Команда «А» может разлечься полным составом, кондиционер, опять же. А утром я сварю себе настоящий кофе, измолов его предварительно в серебряной антикварной кофемолке. Недурно живут писатели нынче… Да, и шелковое постельное белье, конечно. Скользкое, но как приятно. Пижон этот мистер Майлз, и книги у него дурацкие. Это не значит, что я все их прочитал, так, проглядел, чтобы не проколоться, возьмись соседи интересоваться «моим» творчеством. Сопливая чушь, приключенческие романы с уклоном в порнуху, я тоже могу катать подобную муть километрами и потом вешать хрусталь в гостиной и ставить у дивана обитые бархатом банкетки.
Живи я в этой квартире – свихнулся бы.
Ну конечно, кого ты обманываешь? Ты любишь дорогие вещи. Я перевернулся на бок, стал наблюдать, как скачут стрелки позолоченного будильника.
Интересно, как это – сойти с ума? Не слегка тронуться, как все мы тут, а по-настоящему лишиться рассудка. М-м, спросить у Мердока… никакого смысла, он не сможет объяснить, такое словами не опишешь. Хотя откуда я знаю? Может, кто-то на эту тему романы сочиняет и покупает с гонораров алые простыни. Да ну, не может быть, какие там гонорары… Литературная премия и обзор в «Нью-Йоркере» самое большее. Какой дурак станет читать книгу о безумии? Я бы прочел, но я дурак и есть, мне позволительно. Как Мердок все время говорит: «Я псих, мне можно». Последний раз именно так ответил на вопрос перепуганного до усеру клиента Стоквелла, мол, как собираемся садиться с поломанными шасси? Как два пальца об асфальт! Психам разрешается.
И еще он не ответит по одной простой причине. Простейшей, я б сказал. Мердок – симулянт. Все у него с головой в порядке, просто хватает смелости изрезать шторы на маску супергероя, когда хочется. Он прикидывается ненормальным, потому что это разумно и… весело, конечно. Би Эя бесит до налитых глаз.
И таков, естественно, его личный воющий Джаз.
Интересно мне, он догадается, что я имел в виду? «Синий квадрат, час чэнь-лун». Я бы сильно удивился, обнаружив такого рода запись на руке поутру. Почесал локоть, перевернулся на другой бок. Да-а-а… Мердок умница, сообразит. В конце концов, это он мне рассказывал, что дракон, тот самый чэнь-лун, длится с семи до девяти утра. Я родился в час дракона, а он – обезьяна, шэнь-хоу. Или ю-цзи? Нет, это петух… или баран?
Я стал сомневаться, правильно ли написал и не ждет ли он меня сейчас под оградой дурдома. Подскочил, перетряхнул брюки – где-то в кармане заныкан календарик. Нет, все верно, чэнь-лун. Я сел на кровать, взъерошил волосы. Спать? Увольте.
Уйду из команды, думал я, натягивая сорокапятидолларовые чужие носки. Ганнибал уверен, Стоквелл когда-нибудь угомонится и отпустит нас. Я не верю генералу, но я верю полковнику, потому что он, черт его дери, мой полковник. И у него есть план. И есть Джаз. Мы выберемся из этого дерьма, получим свободу, и я уйду. Хватит с меня, набегался. Я хочу спокойно жить, клеить баб и иметь их на шелковых простынях!
И не желаю смотреть, как друзья сходят с ума по-настоящему.
То, как Мердок на меня реагировал, а точнее – не, произвело впечатление дурное и горькое. Это всего только аминазин, да, я понимаю, но страшно же. Вдруг он таким и останется? Вдруг ему настолько хуже, что нейролептики действительно – выход? Как-то все не верилось, что он всерьез «того», ни мне, ни Ганнибалу и даже ни Би Эю, а вон оно все как оборачивается. Другой пилот? Сержант Барракус будет спокоен и, может, добровольно согласится лететь.
Ну вас всех к такой-то матери!
Я посмотрел на часы, подумал и надел рубашку. Лучше на свежем воздухе покукую, здесь душно, несмотря на кондиционер.
На место я приехал за час. Как оказалось, правильно: сирены взвыли без двадцати семь.
Хорошо бегает, подонок! Я смотрел и любовался, как он оставляет позади крепких санитаров и берет препятствие за препятствием, перемахивая через мусорные баки и мешки. Я ждал его у задних ворот, откуда забирают мусор и принимают хозяйственные грузы. В шесть утра никому бы и в голову не пришло здесь ошиваться, было пусто и тихо, охранник в будке бессовестно дрых. Капитан Мердок бежал в одних трусах, улюлюкая и размахивая полотенцем, петлял между штабелями пустых коробок и отрыв от преследователей имел секунды в три-четыре. Во дает!
Он с ходу наскочил на сетку, повис, взобрался, набросил полотенце на «колючку», перевалился, спрыгнул на тротуар и, завопив: «Жми, Красавчик!», обрушился на заднее сиденье.
– Обивку не попорти, я целую вечность копил на этот «Кадиллак»!
– Ходу, ходу! Вези меня, карета из тыквы!
– Стой, поганец! Вернись!
Это уже санитары. Мердок послал им воздушным поцелуй и что-то проорал. Автомобиль завизжал шинами, рванул. Я тоже умница, сообразил развернуться заранее.
Погони, как всегда, не было. Во-первых, они уже знали, что бесполезно, во-вторых, он же всегда возвращается.
– Ты почему так рано? Договорились на семь.
Он перелез на переднее сиденье, забрался на него с ногами. Говорил же, осторожнее, пятна останутся! Он послушно выпрямился и сидел нормально целую минуту, но потом закинул ногу на колено, стал разглядывать ступню.
– Аптечка у тебя есть, Красавчик?

– Там, сзади… Мердок, что?
Он полез назад, а я все пытался сообразить, что же в нем не так. Помимо того, что он голый, не считая казенного штампованного белья, босой и с мокрыми волосами.
– Из душа сбежал, что ли?
– Угу, – кивнул он, скрючившись в позе йога.
Скоро его в туалет будут водить под конвоем и наблюдать с дубинками наготове, как он срет.
– Я спрашивал, почему раньше на двадцать минут? Меня могло не оказаться на месте.
– Но ты же был, – сказал он удивленно. Поднял голову, уставился на меня. – Тебя не могло не быть.
– В семь!
– Ты есть всегда, – пожал он плечами. Я в который раз ощутил, что мы разговариваем на разных языках.
– Как ты сегодня?
– Как сэндвич в микроволновке.
На всякий случай я не стал уточнять.
Он, невообразимым образом извернувшись, обняв аптечку, пинцетом вытаскивал из пятки стекло. Язык высунул от усердия. Я наблюдал краем глаза, следил, чтобы не заляпал кровью светлую замшу сиденья.
– О! – он с гордостью продемонстрировал здоровенный окровавленный осколок, выкинул через плечо. – Чего только ни бросают на землю!
– А ты не бегай босиком.
Он сделал круглые глаза.
– Я не мог игнорировать сообщение Высшего Разума! Ночью меня похитили, завербовали и отослали обратно на Землю с великой миссией. Я плохо помню, но это не отменяет моей ответственности перед человечеством! Вот! – он сунул мне под нос руку, исписанную моим почерком. – Содружество Галактических Наций избрало меня, чтобы я…
– Откуда они знают про план «синий квадрат»? – перебил я.
– Им ведомо все!
Логично.
Он откинулся на подголовник, закрыл глаза. Спросил вдруг тихо, еле слышно за шумом мотора:
– Ты вчера приходил?
– Да. Не помнишь?
Он помотал головой, оставив на замше мокрые следы. Я понял, что в нем странно: выбрит только наполовину. Левую.
– Галоперидол либо аминазин, – рассудил он, обхватив себя за плечи. – Для тиоридазина слишком круто, для дроперидола – долго.
– Аминазин, – сказал я.
Он кивнул, что-то промычал.
– Зачем ты напал на санитара?
– Чтобы меня скрутили и вкололи, – ответил он с готовностью.
Логично, опять же. Я вздохнул, поняв, что ничего от него не добьюсь.
– Ты задаешь неправильные вопросы, Красавчик.
Улыбался, подлец. И зубами стучал. Машин по раннему времени было раз-два и обчелся, я спокойно выпустил руль, снял пиджак, протянул ему. Он схватил жадно, завернулся.
– Гм… – подвигал я челюстью. – Хорошо. Тогда так. Почему ты напал на санитара?
– Потому что приходил Деккер и хотел чайной ложечкой выковырять мне из черепушки оставшиеся мозги.
Вот дьявол! Я оглянулся. Хвоста вроде не было, но кто знает, Деккер – скотина непредсказуемая.
– И я решил, что лучше пусть меня свяжут и вколют, с коматозного какой спрос? – продолжал Мердок глухо, уткнувшись в ворот пиджака. – Я и ему по морде съездил, Ганнибал порадуется.
– С ума сошел?! – взвизгнул я. – Тьху, в смысле, зачем? Он же тебя съест, и нас заодно!
– Большой белый человек приходит к безумным духам прерий, когда не остается другого пути, – пробасил он, выкатив глаза. – Он ходит ко мне только из отчаяния. Он нервничал, бегал по стенам и пугал Билли. Видишь ли, ему сложно с тех пор, как вас казнили.
– Спасибо Стоквеллу, – пробормотал я.
Мердок демонически захохотал. Чего он веселится?! Если полковник Деккер докопается до документов из морга, где не сказано ни слова о наших телах, нам большая толстая крышка. Этот маньяк нас из-под земли достанет, как доставал уже ни раз! Черт, черт, черт, дураки, решили, что коли расстреляли – значит, все, и расслабились! А Стоквелл ведь предупреждал!..
– Красавчик, не нервничай, ему нужен был только я.
Я расслабил руки на руле. Нужно спросить, какие успокоительные дают психам, мне тоже не помешают. Чуть баранку не погнул, честное слово…
– Куда едем? Неужели в Лэнгли? Дом, милый дом, как я скучал по камерам слежения и жучкам в цветочных кадках! – разглагольствовал Мердок, в ответе, собственно, не нуждаясь. – И эти душки охранники, как они там без меня поживали? О, им не с кем было играть в сквош! Какой кошмар, что ж ты раньше за мной не заехал?!
Я успел ввернуть в паузу для вдоха:
– Ко мне. Сбор там.
Он осекся, задрал брови, шмыгнул носом, вытер его воротником пиджака от Хуго Босса.
– К тебе – это куда? А-а, неважно, уж наверняка отхватил фешенебельный кусочек пространства. Есть хочу.
Совсем забыл. Я похлопал по бардачку, где у меня было припасено несколько плиток шоколада.
Он открыл, глянул, захлопнул, шумно задышал.
– Нечего морщиться, срок годности еще не вышел, – заметил я.
– Ненавижу сладкое, – сказал он хрипло.
С каких пор? Насколько я помню, Мердок – сладкоежка еще тот, вечно мусорит в фургоне обертками от карамели.
На светофоре он перегнулся через дверцу, грозя вывалиться из машины, и стал рассматривать физиономию в зеркало бокового вида.
– А что, мне идет. Так и буду теперь ходить. «Одну ногу я побрила обычным станком, другую – деревообрабатывающим!» У нас был парень с раздвоением личности, который полголовы мыл шампунем, полголовы – средством для очистки кафеля. Ты знаешь, никакой разницы! Его недавно перевели в токсикологию.
– А говоришь – никакой…
– Отравился морковной запеканкой.
Я засмеялся. Призрак распятого на койке безучастного тела растворялся в его болтовне. Не понимаю, что так не нравится Би Эю?
Я просто соскучился. Не далее чем через сутки он мне смертельно надоест, и я стану прикидывать, под каким деревом его прикопать.

В гараже пришлось немного подождать, пока взгромоздится в машину и укатит на работу доктор Штраус, дантист, респектабельный человек, которому вовсе не стоило видеть, как я вожу к себе полуголых босых мужиков в трусах со штампом психушки. Кстати о дантистах… верхняя четверка шатается. Я подвигал зуб языком. Собачья работа, вечно получаю в челюсть.
– Билли не забыл? – поинтересовался я, когда двери лифта съехались. Посмотрел под ноги. Потом на Мердока.
У нормальных людей – глаза. У капитана Воющего Психа – глазищи. С блюдце, как у Цербера, клянусь.
– Нельзя потакать психотикам в их бреде, – сказал он серьезно. – Никакой собаки нет и не было.
Я нервно хохотнул. Он сжал губы.
– Carpe diem, Красавчик.
– В с-смысле?
– Ты когда-то говорил, что не прочь посмотреть, как я веду себя, когда вменяем. Лови момент.
– Не помню такого, – пробормотал я, хотя, думаю, вполне мог сморозить что-то подобное. И что, вот так вот это выглядит?
Вменяемый Мердок был хмур, серьезен и старше себя лет на двадцать.
– Аминазин въелся в извилины? – усмехнулся я. По спине бегали мурашки.
Он запрокинул голову и пропел, отбивая ритм босой ногой:
Здесь, к счастью, лифт тренькнул, приехав, я вскочил из кабины, оглянулся, не с первого раза попал ключом в замок.
Больше всего в моей новой квартире его поразили зеркальные потолки. Он, едва вступив в гостиную, запрокинул голову, приоткрыл рот и залип. Поднял руку, встал на цыпочки, словно хотел коснуться отражения, и вдруг рухнул на спину, прямой, как доска. Я встал над ним.
– Ковры и зеркала, Красавчик. Кто ты сегодня?
– Писатель, – сказал я, отобрав у него пиджак. Интересно, безумие передается через совместное пользование вещами? Сожгу на всякий случай. – Гордон Майлз, будем знакомы.
– Привет, мистер Майлз. Про что пишешь?
– Про то и про се. Про разное.
Он ухватил меня за брючину.
– Мердок, что опять?
Другой рукой он закрыл глаза.
– Меня раздражает этот тип у тебя на потолке.
Я глянул наверх. Строго говоря, там присутствовали два типа, и черт его знает, какой именно пришелся ему не по нраву. Наверное, тот, что валяется в исподнем на ковре цвета топленых сливок и вносит в обстановку нотку маргинальности.
Я наклонился, разжал его пальцы, слегка толкнул его в бедро.
– Смени карьеру, капитан. Из тебя вышел бы неплохой лежачий полицейский.
Он приподнялся на локтях, поглядел на меня с интересом.
– Точно! Я подумаю об этом, мистер Майлз.
Устал я. Дурные ночи плохо сказываются на цвете лица.
– Бритва в ванной, одежда в шкафу, поесть – на кухне, – проинструктировал я Мердока сквозь зевок. – А я пойду отдохну, из-за тебя ни сна ни отдыха. Никому не открывай, скажи, я уехал по делам. Ребята обещались в полдень.
– А ключ от Зазеркалья?
– Сегодня оно закрыто на переучет.
Раздеваться было лень, но ради ощущения шелка на коже (или кожи на шелке) я пошел на этот подвиг. Определенно, я был рожден для простыней по сто пятьдесят долларов за комплект.
В конце концов, я это заслужил. Правда?
Отец Макгил выступил из-за портьеры и покачал головой. Я сделал бы вид, что не заметил или не узнал, но во сне это не так-то просто. Он постоял, посмотрел укоризненно, надел бейсболку козырьком назад, обернулся портьерой и вывалился спиной в окно. Я рванулся, запутался в одеяле, свалился с кровати, ушибив локоть. Сел, потряс головой. Будильник возвещал четверть двенадцатого.
Чтобы проснуться окончательно, потребовалось набрать раковину ледяной воды и попытаться там утопиться.
– Между прочим, анекдот, – поднял Мердок палец. – «В последнее время мой муж ведет себя очень странно: выпив кофе, съедает фарфоровую чашку, оставляя только ручку». – «Странно, – говорит врач, – ведь самое вкусное – это как раз ручка».
Он сидел, прислонившись к холодильнику, закинув ноги на стол, ел консервированные сосиски и читал газету вверх ногами. На пятке белел свежий пластырь. Продолжал:
– «Бежит по сумасшедшему дому псих и орет: «Я вас всех тут проинтегрирую, я вас продифференцирую!» Все в ужасе разбегаются. А один стоит и не боится. Псих подбегает. «Ты что, не слышал!? Я тебя проинтегрирую и продифференцирую!». – «Ну и что. А я – экспонента». – Он довольно заухал, откусил сосиску, ткнул огрызком в меня. – Математик у нас был, кстати, считал, что его покусал программист. Таскал хлеб с обеда и пытался построить машину Тьюринга из мякиша.
Я присмотрелся. Прикол в том, что читал он информационный листок этого жилого комплекса и анекдотов там не печатали сроду.
Когда псих начинает рассказывать анекдоты про психов, это страшно.
– «Главврач психиатрической лечебницы знакомит с работой нового сотрудника. Он открывает дверь в одну из комнат и сообщает: «А вот тут у нас находятся только автолюбители». – «Но почему же здесь никого нет?» – удивляется новичок. «Они все лежат под кроватями и занимаются ремонтом».
Я усмехнулся.
– Попробуй, расскажи Би Эю, он оценит.
Мердок поцокал языком.
– Дай угадаю, механик у вас тоже был? – предположил я.
– Когда падает небо, надо прятаться под кроватью, чтобы не придавило обломком.

Я выбросил отработанные кофейные фильтры, достал новые, ополоснул чашки. Молотый кофе оставался со вчера, я засыпал его, включил кофеварку.
– А что пишут для… обычных людей?
Он перевернул газету в нормальное положение.
– Чушь какую-то про отопление и график вывоза мусора. Это скучно, Красавчик, и не имеет никакого отношения к реальности. Что бы там ни говорили.
Я взял его за плечо, отлепил от дверцы, достал яйца, ветчину замороженные булочки и майонез, прислонил обратно. Он успел обрядиться в бордовый банный халат хозяина, пах мылом и был даже причесан. Добриться только не удосужился.
– В шкафу полно одежды, – заметил я.
Он свернул газету в трубочку, стукнул меня по голове.
– Не смей прикидываться дураком, я узурпировал это право задолго до твоего появления на свет! Шкаф в спальне.
– Ну и что?
– Чужие сны – колючие, без проводника в них можно потеряться, зацепиться и остаться навечно.
– М-м?
– Ты красиво спал. Мне не хотелось тебя будить.
Я шлепнул на сэндвич майонеза, покосился. Что-то новенькое, раньше он не особенно стеснялся растолкать меня до рассвета. Или пихнуть острым локтем, когда доводилось коротать ночь в одном спальном мешке.
Была у меня девушка, которая любила анекдоты. Я припомнил:
– «В сумасшедшем доме появился новый директор. Псих подходит к нему и говорит: «Вы нам нравитесь больше других». – «Почему?» – спрашивает директор. «Потому что вы похожи на одного из нас».
Мердок хохотал так, что кофеварка начала обеспокоенно побулькивать.
– Ты теперь буйный?
Не знаю, к чему я это. Спросилось.
– Границы моего безумия не знают границ! – воскликнул он радостно. – Пределы его простираются далеко за пределы! Как-то так… Да, Красавчик, если продолжу кидаться на персонал, из смирительной рубашки не вылезу.
– Мне будет сложнее тебя вытаскивать.
Он пальцами достал из банки сосиску, отщипнул кусок, кинул на пол. Ага, стало быть, Билли здесь. Главное, чтобы не нагадил посреди комнаты, еще не хватало собачье дерьмо с ковра счищать.
– Будь спокоен, когда надо, я просочусь сквозь стену. На самом деле, тиоридазин – вкусная штука. От него все молчат. Вокруг, – говорил капитан Мердок, кроша сосиску на пол. – Без шума в голове, не люблю шум, просто все замолкают. И почти нет заторможенности, я вижу себя и знаю себя, и оказываюсь один. Так и должно быть, да? Мне говорили, нормальные люди – одни. Спокойно почему-то. А лучше всего седативные, серые такие таблетки, после них хорошо спится.
– Тебе нужна помощь?
Он повернул голову, моргнул.
– Что?
– Побриться, еще что-нибудь? – сказал я быстро. – Ты не закончил… утренний туалет. Разве буйным дают бритвы?
Он усмехнулся.
– В руки – нет. Двое держат, третий бреет. Вообще к креслу привязывают, но они откуда-то узнали, что я умею расстегивать ремни.
Тут я заметил порез у него на щеке. Видимо, вырвался как раз посреди процесса.
Никогда не мог понять, почему Би Эй носит бороду. Мне обросшее лицо напоминает о лагере для военнопленных, где умыться-то не давали, не говоря уж о мыле и помазке.
– Пойдем, Билли, мистер Майлз нам намекает! О да, в этой квартире все ходят лоснящиеся и приличные!
Он вскочил, намотал невидимый поводок на кулак, затянул пояс халата и вышел строевым шагом, разоряясь об имущественном неравенстве. Потом запел, и рулады его не способны были заглушить ни стены, ни двери.
У него появились странные песни, невеселые и этим страшные. Серьезный Мердок, мрачный Мердок – изъян реальности, материя, существовать не могущая и не долженствующая. Я постоял, прислонившись лбом к двери ванной, слушая, как он бросает голос то в крик, то в шепот, поскуливает, постанывает, плещется, мычит и гремит металлом по стеклу полочек.
– Молчите, сегодня надо быть внимательным. Когда я врал! Перфекционизм красив, но портит удовольствие, согласись. Джаз не терпит вылизанности. Нет, Билли, ты тоже молчи, я тебя уже покормил. Ш-ш-ш, не так быстро. О-о… «У моего безумья тонкие персты»… И длинные руки. Что хотел Деккер? Злобно, з-з-злобно, да? О, а это что такое? Красавчик, что за дрянь в зеленом тюбике?
– Гель для укладки, – сказал я.
– Гадость какая! Хотя не будем привередничать, с кетчупом пойдет. Раз ты там стоишь…
Я подождал, но продолжать он не собирался.
– Что?
– Что «что»? – раздалось после паузы изумленное.
– Раз я тут стою…
Дверь распахнулась, я еле успел отпрыгнуть, иначе схлопотал бы створкой по голове.
– А-а, ты и правда здесь, – протянул свежий гладкий мокрый Мердок, прищурившись. – Я думал, показалось.
– Тогда с кем ты разговаривал?
– С тобой.
…потому что есть люди, которых даже не стоит пытаться понять.
– Ты что-то хотел? – спросил я, чувствуя, что начинаю раздражаться.
– У тебя есть передняя ось локомотива GG-1?
С искренним интересом спросил, и засмеялся, только выдержав паузу. Я сказал: «Очень смешно» и ушел в гостиную. Лег на диван, уставился на свое отражение в потолке и предался безделью. Скоро такой возможности не будет.
Мечталось мне о спокойной жизни где-нибудь на побережье, в небольшом аккуратном домике с террасой, вечно скрипучей от нанесенного с пляжа песка. И чтобы летней ночью, когда душно и открыты окна, шептал мне в уши океан, и я спал или нет, все равно, не различал бы сон и явь, потому что сны мои были бы полны песка и воды, и еще неба. А не кошмаров, как сейчас.
Усталость имеет свойство накапливаться. Видимо, моя чаша почти полна. Где адреналин, где Джаз, где бешеное биение сердца и порох в ноздрях? С тех пор, как мы работаем на Стоквелла, я много пью, много сплю и много мечтаю о том, как все это закончится. И никуда не хочу. Ганнибала вот жду, он прикажет, и все встанет на свои места. Без приказа буду валяться прямо тут.
Постучали. Я вздохнул, мое отражение тоже.

– Я никого не жду, – пробурчал я, открывая.
– А мы и не пришли, – сказал Ганнибал, окутав меня сигарным дымом. Я посторонился, пропуская его, Би Эя и Фрэнки, но первым вошел…
– Стоквелл! Что вы тут делаете?
– Присутствую.
За ним вошла Карла, как всегда, не ответив на мою намекающую улыбку. Мордовороты остались снаружи.
– Между прочим, это приличное место, – сказал я.
– Тогда что вы здесь делаете? – сверкнул он очками.
– От вас скрываюсь, – признался я честно. – Вы же в приличных местах не бываете.
Ганнибал хохотнул, хлопнул меня по плечу, устроился на диване. Би Эй показал большой палец, рухнул рядом с ним. В последнее время поддеть Стоквелла стало делом чести.
– Если вы закончили вашу, безусловно, остроумную репризу, предлагаю приступить.
Я пихнул Фрэнки, он подвинулся, мне еле-еле хватило места на краешке. Подвинуть Би Эя возможным не представлялось. Генерал, как всегда, предпочитал быть на ногах. Смотреть сверху вниз. Ну и черт с ним.
– Напомню, если кто-то забыл: вы направляетесь на Маркизские острова. – Карла расстелила на кофейном столике карту, Стоквелл ткнул карандашом. – Предположительно, на острове Фату-Хуку расположена перевалочная база торговцев оружием, осуществляющих поставки террористам. Ваша задача…
– Найти и уничтожить, – прогудел Би Эй.
– Проще простого, – сказал Фрэнки.
А я молчал, потому что все, что хотел, сказал вчера. В том числе то, что мне не нравится слово «предположительно».
– Отрадно, что хотя бы это вы уяснили, – проговорил Стоквелл, постучав карандашом по карте. – И мне нравится ваш энтузиазм. Вынужден, однако, его притушить. Уничтожать ничего не придется… К слову, не вижу вашего пилота.
– Красавчик, я надеюсь, ты вытащил Мердока? – уточнил Ганнибал, попыхивая сигарой.
Я открыл было рот, но меня прервал возглас:
– О, прошу, оставьте сомнения! Его Величество уже прибыл! Точность – вежливость королей! Приветствую, мои подданные.
За спиной капитана Мердока колыхалась алая шелковая простыня.
– Кого изображаешь, дурачина? – обернулся Би Эй.
– Мы есть Его Величество Фердинанд, полномочный властитель и владетельный хозяин королевства Аментия, луноликий и солнцеподобный. Можете не вставать.
Стоквелл кашлянул.
– Вижу, все в сборе. Что ж, это упрощает дело. Итак, общую канву мы с вами уже обсуждали, теперь о деталях.
– Да, генерал, интересно было бы узнать, что вы имели в виду под «уничтожать не придется», – сказал Ганнибал, оскалившись.
– Все просто, полковник. Обыкновенно я подразумеваю точно то, что говорю. Планы изменились.
– Мы должны привести им гамбургеры и научить танцевать твист, – сказал Мердок мне в ухо. Он не поместился на диване, стоял, облокотившись на спинку, просунув голову между мной и Фрэнки. От его дыхания шевелились волосы у меня на виске.
– Ирония неуместна, – вздернул подбородок Стоквелл, – когда речь идет об интересах страны.
– Не знаю, как вы, а мне интересны только мои интересы, – заявил Фрэнки. Его горячо поддержали.
– Именно поэтому, мистер Сантана, вы работаете на меня, а не наоборот, – припечатал генерал. – Засим я предлагаю вам замолчать и выслушать новую стратегию. Как я уже упоминал, планы изменились. Некое государственное ведомство посчитало неразумным ликвидировать базу, поскольку информации о ней – ограниченное количество, равно как о каналах поставки и сбыта, заказчиках и снабженцах. Потеря опорного пункта вынудит торговцев затаиться; причем, если узнают, что ими занимаются правоохранительные органы – надолго.
– Но мы-то ни разу не органы, – сказал Би Эй. – Даже издали не похожи.
– Мистер Барракус прав, именно поэтому я вас и использую. – Стоквелл снял очки, потер переносицу. – Однако кое-кто из руководства не хочет рисковать. Это во-первых. Во-вторых, нами получены сведения о крупной сделке, которую они готовятся провернуть. Буквально на днях, удалось отследить один подозрительный платеж, проведенный через оффшорную зону. Мы полагаем, это аванс за партию оружия.
– И кто же решил прибарахлиться? – поднял брови Ганнибал.
– Это и предстоит выяснить.
Подозрительно мне, как вдруг меняются планы всегда такого аккуратного Стоквелла. Я скрестил руки на груди.
– Карты местности, схема базы? – спросил Мердок.
Карла подала ему папку, он зашуршал, разложился у меня на плече, принялся изучать.
– Что конкретно вы от нас хотите, Стоквелл? – поинтересовался я. Напрягает неизвестное «государственное ведомство», только федералов нам не хватало.
– Я как раз переходил к этому, мистер Пек. Поскольку нам приходится работать на ощупь, велика вероятность проглядеть сделку. По этой причине ее нужно отсрочить. Ваша задача заключается в том, чтобы вывезти с базы некоторое количество товара, обставив это… скажем, как набег с целью наживы. В тех краях изрядно различных криминальных структур, ограблению никто не удивится. Тем не менее, не следует наносить базе непоправимого ущерба, иначе сделку отменят и отследить покупателя станет невозможно. Мы хотим, чтобы они перенесли время и приобрели недостающее оружие, активизировав тем самым своих поставщиков. Таким образом, все стороны придут в движение, чем и выдадут себя. Дальнейшее – не ваши проблемы.
– Проще говоря, прийти, увидеть, унести, – резюмировал Фрэнки.
– Именно, мистер Сантана.

– Есть гарантия, что, увидев недостачу, они не аннулируют сделку?
– Видите ли, мистер Смит, соглашения, в которых фигурируют подобные суммы, нелегко заключить, поэтому обе стороны будут бороться до последнего. Это риск, вы правы, но риск оправданный.
– Вы сами сказали, что дальнейшее – не наши проблемы, – заметил я.
– И я не откажусь от своих слов. Действуйте в рамках поставленной задачи, и эта миссия высоко зачтется. Создайте иллюзию вашей полной непричастности к правительственным структурам. Впрочем, в этом вы специалисты.
О да, когда чинушам и военным неохота пачкаться, в пекло бросают нас.
– Это – не карта, – сказал Мердок вдруг. Полковник протянул руку, капитан подал, навалившись на меня. – Я из школьного атласа больше узнаю!
– Насколько я осведомлен о ваших навыках, место для посадки вы сможете отыскать даже по глобусу.
– В самом деле, Стоквелл, обведенного кружком куска территории мало для разработки плана. – Ганнибал потряс картой. – Что значит «предположительно здесь»? Территория, укрепления, арсенал, численность?
– Вы невнимательны. Я говорил – на ощупь.
Полковник Джон Смит привстал, затушил сигару в фарфоровом блюдце мистера Майлза.
– Послушайте меня, генерал, – произнес он медленно, и в голосе прозвенело опасное. – Это мои люди, они мне дороги и я не намерен рисковать ими понапрасну. Мы любим опасные миссии, но также умеем отличать их от самоубийственных. Надо ли так понимать, у вас нет вообще никаких разведданных?
– Все, что имею, я вам сообщил.
– В таком случае мы… – он оглядел нас. Я кивнул и увидел, как кивнул Би Эй, и почувствовал кивок Мердока, – …вынуждены отказаться.
Стоквелла это, кажется, искренне изумило. Он долго сверлил полковника взглядом, вертел карандаш в пальцах и даже оглянулся на Карлу.
– Меня поражает ваша недальновидность, мистер Смит. Вы понимаете, что подобное поведение ставит под вопрос целесообразность нашего сотрудничества?
– В полной мере, – осклабился Ганнибал. – Вопрос, кстати говоря, решен давно и прочно. Вы не даете нам информации, а той, что все же делитесь, зачастую нельзя доверять. Я устал соваться в самый жар и гнать туда своих ребят.
– На сей раз я щедр. Вы знаете все, что знаю я.
– Ой ли?
Врал он, конечно, и мы это видели, и он знал, что мы видим, но это его не волновало. Потому, наверное, что горло наше коллективное было в его вонючей лапе. Патриот фигов. Я воззрился на свои ботинки.
– Что насчет госструктуры, которую вы упомянули? – подал голос Фрэнки.
– Правильный вопрос, мистер Сантана, и, если бы ваш командир не спешил бы с решениями, ответ мог бы его воодушевить.
– Прошу вас, Стоквелл, – разрешил полковник. – Я весь в нетерпении.
– Самое приятное я оставил напоследок. Нашей целью некоторое время назад заинтересовалось ЦРУ.
Фрэнки присвистнул. Би Эй пробурчал что-то неразборчивое. Я переложил ноги и продолжил изучать лакированную кожу.
– Пока мой энтузиазм не получил подпитки. – Ганнибал раскурил новую сигару.
– Потому что вы не дослушали. Сюрприз заключается в том, что операция – совместная.
Тут уже присвистнул я.
– А это ничего, что нас вроде как приговорили и расстреляли, а амнистии мы пока не получили?
– Не беспокойтесь, мистер Пек, все трудности подобного характера я беру на себя.
Можно подумать, это успокаивает.
– В ЦРУ серьезные ребята… – протянул Мердок.
– Да ты что! А то мы не в курсе, дурак! – буркнул Би Эй.
– Ради тебя, мой дорогой придворный вышибала, я готов повторить все очевидности, которые знаю! В самом деле, полковник, разведка готовится к операциям – дай Бог каждому. Шагу не сделают, не расчухав все и вся.
– Кажется, в вашей команде зазвучал глас рассудка, – медово прожурчала Карла.
– Я не с вами разговариваю, моя любезная фрейлина, – ответил Мердок не менее приторно. – Ганнибал, они бы не стали соваться, имея только предположения и изрисованную маркером карту. Если нам предстоит работать с ними, думаю, недостатка в информации не будет.
– Если они захотят поделиться, – сказал я.
Ганнибал смотрел на Мердока, посасывая сигару. А ведь слышал я как-то, что наш псих летал для ЦРУ еще до Вьетнама…
– Твое мнение, капитан?
– Что бы вы ни решили, полковник, я с вами. Я просто… я думаю, стоит иметь в виду, мы там будем не одни.
– Очень благоразумно, мистер Мердок, – проговорил Стоквелл удовлетворено. – Не ожидал от вас. Кстати, вам сотрудничество должно особенно понравиться.
Мердок не него не взглянул. Они с Ганнибалом впились друг другу в глаза, словно болтали телепатически. И, кажется, полковник был доволен. Или мне показалось, он ведь почти всегда усмехается.
– Предлагаю голосовать, – сказал Ганнибал наконец. – Кто за операцию?
Мердок взметнул руку, плащ из простыни колыхнулся. Фрэнки тоже был за – вот придурок, в команде без году неделя, а рвется в бой. Как ни странно, Би Эй поддержал, только проворчал, что слушать психа чревато.
– Красавчик?
– А я – против!
– Тогда почему руку тянешь?
Кто бы мне самому объяснил.
– Команда на то и команда, чтобы быть единогласной, – вздохнул я как мог душераздирающе. – Я с вами, только имейте в виду, мне это не нравится.
Ганнибал улыбался. И, судя по ширине улыбки, на него напал Джаз.
– Разведка боем – такое в вашей практике бывало нередко, – сказал Стоквелл, победно взирая на нас.
– Вот что, генерал, – произнес полковник деловито, – коль скоро наша задача изменилась, снаряжение понадобится другое.
– Я подумал об этом.
Каков тип! Все-то у него продумано, предсказано и под контролем!
– На чем полетим? – спросил Мердок.
– Я не полечу! – тут же вскинулся Би Эй.
– Конечно, сержант, конечно. – Полковник впал в задумчивость. – Какие сроки, Стоквелл?
– ЦРУ запросило несколько дней на подготовку. Вам сообщат дополнительно. Вполне возможно, транспорт предоставят тоже они. Вы же понимаете, межведомственные коммуникации…
– Я сказал, я не полечу!
– Спокойно, здоровяк, Мое Величество изволит доставить тебя в целости!
– Отстань, псих!
Ганнибал улыбался.
– Я пойду, заварю кофе, – сказал я, поднявшись. – На вас, генерал, боюсь, не хватит чашки.
– Все в порядке, мистер Пек, мне уже пора. Очень рад, что вы изменили свое мнение.
– Ни в коей мере, мистер Стоквелл. Я по-прежнему видел эту миссию в гробу, в белоснежных сияющих тапках.
Ему, кажется, это даже понравилось. А вот Карле нет, она хмурилась и морозила меня ледяными лучами из-под ресниц.
После того, как они таки вымелись, я на правах хозяина был загнан на кухню выполнять обещание. Позже, правда, ко мне откомандировали Фрэнки.
– Слушай, Красавчик, чего тебе так не понравилось? Вы же и раньше все узнавали и решали на ходу.
А действительно. Я достал чашки.
- Понимаешь, Фрэнки, мы с Ганнибалом служили. Война, ты представляешь… или нет, неважно. Я верю ему, как себе. Даже больше. И если он готов отказаться, значит, не все так радужно, как пытается представить Стоквелл.
– Но в конце-то концов он согласился. Где тут ложки?
– В ящике, вон, позади тебя. Нет, рядом. Да. Ты с нами довольно давно, я думал, ты понял.
– Что?
– Когда Ганнибала обуревает Джаз, разумнее всего прятаться под кровать.
– А?
– Чтобы не прибило осколком неба.
Он не понял, да и не должен был. Покосился, как на Мердока.
Кстати, о последнем. Когда я, осторожно ступая, чтобы не разлить, волок в гостиную поднос с кофейником и чашками, полковник Джон Ганнибал Смит стоял у окна, держал капитана Воющего Психа Мердока за плечо, а тот что-то быстро говорил, глядя в сторону. Вид у обоих был сосредоточенный.
Другой пилот, да? Может, это было бы неплохим решением.

– Что скажешь, Величество?
Властительный король Аментии, непогрешимый и богоизбранный, простер руку, набрал в легкие воздуху и торжественно провозгласил:
– Сундук!
Сказано, впрочем, было с восхищением.
– А подробнее?
– «Геркулес», я так вижу, фантастическое старье первых выпусков, – говорил Мердок, шагая радом с Ганнибалом по взлетной полосе. Я топал позади, как порядочный паж, нес его мантию. – «Локхид C-130», двадцать тонн вытянет за милую душу.
– Меньше, мы столько не перетаскаем.
– Угу. Давненько я не летал на транспортных!
– Справишься?
Мердок оскорбился.
– Знаете, полковник, сомневаться в моих способностях позволено только тем, кто не видел меня в деле!
И тут он был, для разнообразия, прав.
– Хорошо, Мердок, я просто спросил. Обычно на больших самолетах экипаж несколько человек.
Я шел сзади и не видел взгляда, которым Его Королевское Величество наградил Ганнибала, но бьюсь об заклад, это было нечто убийственное.
– Я – сам себе экипаж, полковник.
– И сам себе самолет, – пробормотал я. Он услышал, оглянулся.
– Если хочешь, будешь мне ассистировать.
– Ты уверен, что я тебе нужен? – уточнил я опасливо. И чего мне не молчится?
– Конечно, нет! В стандартной модификации Геркулес пилотируют четверо.
Полковник глянул через плечо.
– Лейтенант, сделай одолжение.
То есть поспать во время перелета мне не удастся… Ну вашу же мать!
Между тем, Фрэнки и Стоквелловы амбалы, Эйблы с четвертого по шестой, грузили в отверстое брюхо самолета оружие и припасы. Эйбл Семь тяжело шагал позади нас, тащил бессознательного Би Эя. Я улыбнулся ему. Хоть какая-то польза от ребятишек, в Лэнгли они доставляют нам одно беспокойство.
У задней стойки шасси нас поджидала Карла.
– Я, как венценосная персона, публично заявляю свое «фи» и признаю генерала Стоквелла лишенным вкуса в области авиации, – заявил Мердок, уперев руки в бока.
– Генерал предвидел вашу реакцию, – сказала секретарь спокойно, – и просил отметить, что данная модель довольно распространена среди различных организаций и частных лиц и не вызовет подозрения.
– Что может быть обычнее чихающего «Аллисона» и скрипучей аппарели?! – воскликнул Мердок трагически.
– Самолет в идеальном состоянии, – сказала Карла холодно.
– Не-е-ет, в идеальном он был году в шестьдесят втором.
– Мердок, ты меня пугаешь, – шепнул я.
– Мы-то долетим, – отозвался пилот вполголоса, – вопрос – как…
Это называется – успокоил. Я начал завидовать Би Эю.
– Мердок, иди в кабину, знакомься с машиной, – распорядился Ганнибал. – Красавчик, проследи за погрузкой, Стоквелл обещал динамит.
– Есть.
Сам же полковник остался переговорить с Карлой, и, взбираясь по сходу, я заметил, что ему она – улыбается. Чуть-чуть, незаметно совсем, но все же. Дорогуша, это мне вы должны показывать зубки, мне, главному плейбою команды! Черт, неужели Ганнибал прав и мне пора учиться у других?
За невеселыми мыслями я не заметил, как взлетели. Проверил ремни Би Эя, оглянулся на ящики с оружием. Чего не отнять у Стоквелла, так это продуманности в выборе… аксессуаров, скажем так. На сей раз ратоборствовать будем орудиями европейского производства, очень неплохо, а по сравнению с корейским дерьмом с прошлой миссии – просто отлично. С тех пор, как работаем на теневого генерала, повоевать с родной М16 в руках удается редко, из соображений секретности, по-видимому. Я похлопал по ящику с винтовками. FN FAL – вещь хоть и старая, но проверенная, доводилось и с ней побегать. В конечном итоге, дело ведь не столько в оружии, сколько в том, кто его держит.
Странно я как-то заговорил. Точнее, стал мыслить. Не к добру…
Пробрался в кабину.
– Эйр-Аментия приветствует вас на борту нашего лайнера, – проговорил Мердок бархатно. – Полет будет проходить над живописнейшими просторами Тихого океана, желающих искупаться просим собраться у погрузочно-разгрузочной аппарели в хвостовой части самолета, не забудьте парашюты. Напитки подаваться не будут, так как ни одна хорошенькая девушка не согласилась идти стюардессой на этот рейс. В остальном экипаж желает вам приятного путешествия и надеется, что ваше воспитание не позволит вам лепить жвачки под сидения.
– Второй пилот прибыл! – отрапортовал я, опустившись в кресло и на всякий случай пристегнувшись.
– Как себя чувствуют пассажиры?
– Требуют показать кино.
Мердок выпятил губы, похлопал по штурвалу.
– На самом деле, Красавчик, я пошутил. Лететь будем долго и нудно, тебе тут откровенно нечего делать. Я справлюсь. Иди к остальным, посмотри за здоровяком. Не хочу, чтобы он меня придушил, когда проснется.
Он жевал жвачку, чавкая и причмокивая. Вкусно, как он один это умел. Я попросил поделиться.
– Мердок, слушай, ты действительно думаешь, ребята из ЦРУ будут сотрудничать?
– Возьми словарь, амиго, и открой его на букве «с», слово «совместный», и посмотри значение. Что такое «операция», ты знаешь.
– Ты веришь Стоквеллу?
– «В доверии, конечно, необходима осторожность, но далеко необходимее еще более быть осторожным в недоверии».
Рубашка Майлза была ему мала, брюки коротки, он торчал из них, как подросток, внезапно начавший вырастать из школьной формы. Бейсболки не хватало. Раньше он нервничал, когда приходилось расставаться с курткой и кепкой, а теперь спокойно оставил их в госпитали и не заикнулся ни разу.
И еще он подозрительно много молчит.
Я поерзал в кресле, подергал ремни.
– Тебе правда не понравился этот самолет?
– «Нравится – не нравится, спи, моя красавица», – пропел он, обернувшись ко мне, оставив на штурвале одну расслабленную руку. – Нормальный транспортник. Я, кажется, даже понимаю, что имелось в виду. У этой птички куча модификаций: дозаправщики, поисково-спасательные, низкочастотные радиостанции, просто грузовые, разведка погоды… Мы можем соврать почти что угодно, придумать любую легенду. Только вот, – он постучал ногтем по какому-то циферблату, – Стоквелл перестраховщик, топлива у нас ровно до Таити, впритык. То есть совсем, идем по прямой, наплевав на интерсекции, и ни на что не отвлекаемся.
Я почувствовал, как дернулся глаз.
– Но мы же долетим?
– Конечно! – отозвался он легкомысленно. – Клянусь достоинством своим и королевского рода Аментии!
Я выдохнул.
– Иди, Красавчик, – улыбнулся он. – Ближе к посадке я тебя позову, сядешь на альтиметр, ладно?
– Почту за честь, Ваше Величество.
Жвачка оказалась с банановым вкусом. Только заметил.
– Как ты его находишь?
Ганнибал сидел на ящике с боеприпасами и курил.

– Когда ты заезжал за ним в госпиталь в первый раз, как он тебе показался?
Я передернул плечами.
– Как выжатая половая тряпка. Нормально, учитывая лошадиную дозу аминазина. Но он объяснил, к нему заходил Деккер и…
– Да, я знаю, он рассказал, – перебил полковник. – И еще он попросил меня в случае чего дать ему вот это. – Он достал из внутреннего кармана пузырек. – Знаешь, что это?
– Аскорбинка?
– Транквилизатор.
Так, так, так. Я сцепил руки.
– Не заметил ничего необычного в его поведении. Все как всегда, полковник. Его Величество сменил репертуар, но с кем не бывает.
– Amentia по латыни означает «безумие», – проговорил Ганнибал медленно. – По-моему, парень сдает.
– А по-моему, как раз наоборот, – сказал я сквозь зубы. Дурно пахнут подобные разговоры. – На редкость здраво рассуждает в последнее время.
– Красавчик, не ерепенься. Я хочу, чтобы ты приглядывал за ним.
Он бросил мне пузырек, сложил руки на груди, привалился к соседнему тюку и смежил веки.
– Почему не Би Эй или Фрэнки?
– Потому что Фрэнки это Фрэнки, а Би Эй…
– Понял, понял, это Би Эй. Ладно, но с вас увольнительная в город.
– Ты корыстен, Лейтенант.
– Да чего уж там – я продажен, полковник.
Летелось мне после этого, будем честны, неспокойно.
Какого черта вообще?! Аментия… да мы все оттуда родом, так или иначе. Чокнутые, никто спорить не станет. А Мердок…
Ганнибал прав, что-то с ним творится. Я не о задвигах и сменах ролей, это-то обычное дело. Просто мне – нам – казалось, наступил прогресс, доктор Ритчер постарался. В конце концов, его признали вылеченным (кто бы мог подумать, после десяти с гаком лет в дурдоме!), и работа в ресторане ему как будто нравилась, он справлялся и… Дьявол, я стал общаться с ним, как раньше, во Вьетнаме, когда не знал, что он двинутый (он и не был тогда, наверное).
А потом он бродил ночью по дому в Лэнгли с пистолетом и твердил: «Не подходите, только не подходите, не смейте, назад, назад, назад, на…» Я перепугался, прямо скажу. И Стоквелл, наверное, тоже, хотя виду не подал. Решили, что в госпитале капитану будет пока лучше.
Каково это, страдать галлюцинациями? Видеть то, чего не видят другие и знать, наверное, что этого на самом деле нет. Но видеть, и слышать, и ощущать. Я повертел пузырек с таблетками, убрал в карман.
Надо было взять в дорогу почитать что-нибудь, книгу или журнал. Я смотрел на дремавшего Ганнибала, на спящего Би Эя и свернувшегося между ребер фюзеляжа Фрэнки, мечтал о шелковых простынях и нормальной жизни, хрустел пальцами. Слушал рев моторов.
Когда к шуму двигателей стал примешиваться голос, я понял, что заснул. Ошибся, однако, лилось из кабины, вполне наяву.Хотелось бы верить, что глубокое осознание своей болезни есть шаг на пути к излечению.
В кабину я влетел. Запнулся за что-то и ввалился, чуть не растянулся между местами пилотов.
– Я бы тебя попросил, любезный мой паж. Хочешь убиться обо что-то – уйди от сложных приборов.
– Я нечаянно.
Он хмыкнул.
– Слушай, Мердок, а что так темно?
Он покосился. Я посмотрел сквозь лобовое стекло и понял, что за бортом ночь. Когда успела? Освещение было притушено, только приборы светились да лампочки помаргивали.
– Таити, значит, – сказал я непринужденным тоном. – Таити – это хорошо. Курорт! Люблю, знаешь ли, тропики, бикини, пляжи, отели, коктейли, бикини, море, бикини, отдых…
– Бикини забыл.
– Да? Точно. Ну, и девушек, которые их, так сказать, – я обрисовал перед собой женский силуэт, – заполняют.
– Сядем в Папеэте, оттуда до Фату-Хуку не знаю, даже, на чем. На вертолете, наверное, там самолету-то не приземлиться. Скалистый. Когда-то он был зеленый и пушистый, но однажды местному божеству что-то не понравилось, и он перевернул остров вверх дном. Стервец еще тот, да, Красавчик?
– Мердок, и в кого ты такой умный?
Он приложил палец к губам.
– Ш-ш-ш, никому не говори. Люди не любят интеллектуалов.
– Точнее, тех, кто интеллектом бравирует.
Он показал зубы.
– Существенное уточнение. Но следует, пожалуй, развести понятия интеллекта и эрудиции.
– Вот именно за такие приколы тебя били на базе, – сказал я.
Потому что во Вьетнаме шла война, а на войне таких, как Мердок, называли «хитрыми задницами» и поколачивали, чтоб неповадно было. Пехота вообще недолюбливала пилотов, висящих в небе и пороху не нюхавших. А выделывавшихся пилотов в офицерском клубе держали за еженедельное рукопашное развлечение.
Когда Мердок начал летать с нами, он стал поспокойнее, прекратил нарываться, но все же бывало иногда. И Би Эй получал разминку, ведь, как бы тебя ни раздражал человек, наличие его в твоей команде многое меняет.
Мы своих не бросаем.
– Когда я болел скарлатиной в детстве, лет в пять или шесть, температура поднялась очень высоко, долго сбить не могли, – проговорил я негромко. – У меня начался бред. Стена двигалась прямо не меня, хотела задавить. Нет, не стена, плита бетонная, серая такая, пористая… Страшно было, я кричал. Я не помню, сестры рассказывали. Ужасно. Мне говорили, что никакой плиты нет, а стены на месте, но я-то видел, и плакал, и кричал. Потому что для меня она была. И это нормально, что реально для одного, не всег…
– Что тебе наплел Ганнибал? – спросил Мердок звенящим незнакомым голосом.

Я погладил подлокотники.
– Да, в сущности… Как тебе…
– Не нужна мне твоя жалос-сть, – прошипел он сквозь стиснутые зубы, задышав шумно, стиснув штурвал. – Ничья, ни полковника, ни твоя. Ничья! И не надо играть в пастора, врачевателя душ, твой воротничок – подделка, обманка, хотя ты и заучил пару молитв.
– Мердок, только не кипятись.
– Про Вьетнам вспомнил? – повернулся он ко мне рывком. Лицо было злое. – Изволь! Когда мы только познакомились, ты долго мялся, не хотел говорить, что ты сирота, наврал что-то про родителей в глубинке, где нет почты. Знаешь, мне плевать было, есть ли у тебя кто-то, мне бы и в голову не пришло с тобой сюсюкать, бедный несчастный одинокий ребеночек. И печеньем я тогда поделился, потому что пилотам давали полуторный паек, а ты ходил голодный. Только поэтому! Мне уже потом объяснили, чего ты взбесился. Помнишь? «Мне не нужны подачки и жалость ваша, домашние мальчики!» О да! Ты психовал, потому что это твое больное место. Но я-то этого не знал, а ты в курсе, что болит у меня. И топчешься, ковыряешь все равно.
– Мердок, я…
Он отвернулся, уставился строго вперед.
По-ра-зительная способность понимать, что я подразумеваю. Ну и сам дурак, нечего, действительно, заводить душеспасительные беседы.
И висела тишина, такая, что я удивился, как летим без двигателей. Они работали где-то далеко, за пределами зрения, а значит, спокойно могли не существовать, а просто мниться.
– Я что, сюсюкаю?
– Именно, – буркнул он.
– Мы беспокоимся за тебя.
Он стянул наушники, бросил их на пол, откинулся в кресле, уронил руки на колени, закрыл глаза. Я схватился за штурвал второго пилота, но не знал, что с ним делать дальше.
– Успокойся, наш работодатель расщедрился на автопилот.
Легко сказать. Я вглядывался в темень, пытаясь угадать приближение воды, но черный океан слился с черным небом, и мы висели в пустоте.
Мердок закрыл лицо руками.
– Я из кожи вон лезу, чтобы не быть обузой, – произнес он бесцветно. – У меня это либо получается, либо нет. Либо полезен, либо подвожу команду. Сантименты тут ни при чем. Я стараюсь, Красавчик, правда, и пока у меня выходит. Когда перестанет, я сам скажу. Вы узнаете так или иначе, верно же?
– Мы никогда не считали тебя обузой.
Он сухо засмеялся, затрещал, как пулеметная очередь.
– Трогательный ты человек, Темплтон. Только шел бы ты умилять кого-нибудь другого.
– А мне и тут неплохо, – заявил я.
– Ну и сиди.
– Ну и сижу.
– Сделай такое одолжение.
– Премного благодарен.
– Не стоит.
– Стоит.
Он за провод поднял наушники с пола, повесил на подлокотник.
Молчали.
– Я все не могу простить тебе Эй Джея.
Мердок медленно повернул голову.
– Ты хотел как лучше, я понимаю, но… Черт побери, он был моим отцом и, наверное, попрощаться с ним надо было как с родным. Хотя бы попрощаться.
– Он умирал.
– А то я не знаю, – сказал я с досадой. Мял дерматин обивки. – И да, терять его, только-только обретя, было бы стократ тяжелее. Я… все я понимаю! И сам поступил бы так же. Но вот – не могу, хоть ты тресни. У меня были к нему вопросы. Он не ответил бы, откуда ему знать, но я надеялся когда-нибудь их задать… хотя бы…
– Хочешь, чтобы я извинился?
Глядел он своими блестящими в темноте блюдцами мне в лицо, был бледен и пятнист зеленым от сигнальных лампочек.
– Нет, Мердок. Просто чтобы ты знал.
Это висело между нами с тех самых пор, и он, скорее всего, чувствовал это так же, как я, если не острее. С него станется. Мы замалчивали, потому что казалось неудобным, почти опасным, вспоминать. Хотя что нам терять? После расстрела струнка между нами лопнула, а может, и не было ее. И он это понимает. Гамлет тоже не был дураком.
– Спасибо, что сказал.
Я потер лоб, провел по волосам, запрокинул голову. Лампа надо мной горела вполнакала.
– Это все ночь, Красавчик. Когда вокруг темно, кажется, что есть только ты, и можно говорить честно, потому что никто не услышит. И хочется - честно. И кажется, что проснешься поутру – ан все и забылось, как и не было.
– Ночь… Где луна?
Он показал. Почти полная.
– Почему не воешь?
Он тихонько засмеялся.
– «Бабушка-бабушка, почему у тебя такие большие глаза?» Чтобы не отвлекаться от приборов, внученька. Волки тоже иногда затыкаются.
– Раньше, когда ты выл, или распевал, или нес какую-нибудь ересь, мы понимали, что ты знаешь, как лететь и сажать. А когда молчал – не знал, да? Но все равно сажал.
– Правильно, Темплтон. Возьми с полки пирожок.
– А потом ты это просек и стал выть, даже когда терял машину. Чтобы мы не волновались.
Он кивнул, разглядывая свои колени.
Он прав, это все ночь. О завтрашнем дне совсем перестало думаться, мы висели над океаном и под океаном, в черном мячике из двух половинок, и на верхней я разглядел крапки звезд.
– Пристегнись, пожалуйста.
Сказал буднично, но теперь он и катастрофу встретил бы, держу пари, со скучающим выражением. Я судорожно загремел пряжками.
– И держись руками.
Я вцепился в подлокотники.
– Мердок, что?!
Он встал, оперся о переборку, наклонился надо мной и поцеловал. Сел на место, взял штурвал.
Я вытер испарину под подбородком и на шее.
– Ночь, говоришь… Честно, говоришь…
Почему-то я не сильно удивился. Мердок – с придурью, всем известно, искренний, сразу вываливает все, что в голову взбредает.
Он молчал, стиснув губы в ниточку, собрав лоб морщинами. Я видел такой профиль раньше, когда шли над скалами, и пики чуть не вспарывали самолету брюхо.
– Мердок, ты же знаешь, я не поэтому делу.
– Ш-ш-ш.
– Мердок, слушай, я, конечно…
– Ш-ш-ш, только не объясняй ничего. И я не буду, идет?

Я расстегнул ремни, выдрал себя из кресла и, глядя под ноги, ушел досыпать.
Поутру на месте пилота сидел Ганнибал, посасывал незажженную сигару и любовался видами. Я потряс головой, думал, привиделось.
– Ага, я так и подозревал. Сначала мне снилось, что ты сыграл в «Чертовой службе в госпитале МЭШ», на гонорар купил самолет и улетел на нем в Корею. Потом мне пригрезилось, что ты сам – кореец и готовишь Билли во фритюрнице. Теперь, стало быть, летишь обратно. Как погодка?
– Летная, – сказал Ганнибал. – С добрым утром.
Я оглянулся. Небо и правда посерело.
– Куда ты дел пилота?
– Он пошел сдавать пивные бутылки. Есть такой анекдот…
– Слышал, слышал, – отмахнулся я, устроился сзади, на месте штурмана. В кресло второго пилота не хотелось.
– Поговорили? – спросил Ганнибал, закуривая.
– Слышно было?
– Нет. Не нашел тебя ночью, догадался, где ты можешь быть.
Я улыбнулся нервически.
– Что имеешь сообщить, лейтенант?
– В основном то, что это не ваше дело, полковник. Ничье, собственно.
Он задрал брови.
– Даже так?
Я улыбнулся шире.
– Надо же, появились секреты, – покачал он головой. – Растет мальчик, скоро в школу.
Я ерзал. С Ганнибалом у штурвала казалось, что мы сейчас рухнем.
– Серьезно, где Мердок?
– Отлить пошел. – Ганнибал вздохнул. – Думаю, пришло время нам с тобой поговорить, как взрослым людям. Понимаешь, мой мальчик, организм человека устроен таким обра…
– Доброе утро, подданные мои! – заорал Мердок, врезав кулаком по переборке. – Что я пропустил?
– Авиакатастрофу, – сказал я.
– О нет! Это же самое интересное!
– За время твоего отсутствия ничего существенного не произошло, капитан, – отрапортовал Ганнибал.
– Премного благодарен, полковник!
– Вахту сдал!
– Вахту принял!
Путем изощреннейших акробатических ухищрений им удалось-таки поменяться местами. Я украдкой вздохнул.
– Хорошо сидишь, Красавчик, – сказал Мердок через плечо. – Уже подлетаем. Видишь циферблат, где написано «Высота»?
– Этот, что ли? – я поскреб ногтем.
– Ага. Так вот, будет двести футов, скажешь громко, о’кей?
– Это для меня слишком сложно.
– Я в тебя верю.
Таити… Ведь после этой миссии нам, скорее всего, станет небезопасно там появляться. Я так понимаю, скоро в отпуск некуда будет съездить, везде наследили. Разве что в Австралию, пострелять кенгуру.
Мердок насвистывал.
Эх, скучно штурману в полете, пейзажей почти не видно, так, куски неба. Если и идти в авиацию, то только пилотом.
– Папеэте-Подход, борт двести двадцать один, прием, – забубнил Мердок. Я вытянул шею, но земли не увидел. – Папеэте-Подход, борт двести двадцать один, ответьте.
Ганнибал кристаллизовался у двери в кабину, за ним маячил потирающий глаза Фрэнки.
Мне показалось, в наушниках заговорили.
– Да, это мы! – воскликнул Мердок. – Грузовой «Геркулес», компания…
– «Силвергрин-метео», – сказал Ганнибал.
– …«Силвергрин-метео», просим посадки, горючее на исходе. Понимаете, отслеживали движение холодных фронтов, и как-то не заметили… Да, разведка погоды. Да… Да, маяк ваш поймал. Эшелон перехода… сейчас, минуту. Докладываю…
Тут я потерял нить, потому что из капитана посыпалось специфическое. Ганнибал похлопал его по плечу и ушел к Би Эю.
– Садимся уже? – спросил Фрэнки с зевком.
Мердок замахал на него, не переставая говорить с диспетчером.
– С таким штурманом, как я, тебе нечего бояться, – успокоил я его. Он посмотрел с ужасом.
– Где у нас парашюты, говоришь?
– Скажи спасибо, не я рулю.
– Спасибо! – выдохнул он с чувством, даже поклонился.
– Папеэте-Подход, есть курс сто тридцать шесть. Благодарю вас от имени метеорологов всего мира!
На самом деле, я люблю смотреть, как он водит большие самолеты. В маленьких что – штурвал да пара тумблеров, в вертолете – педали и ручка управления. В тяжелых же брюхатых машинах руки его летают, щелкают, двигают, глаза молниеносно выхватывают нужное из десятка датчиков, и снова руки его, кисти, пальцы двигаются точно и уверенно, как у пианиста. «И жестом пианиста мое безумие вонза…» Какая избитая метафора.
И, на него глядя, мне тоже хочется летать.
– Папеэте-Круг, борт двести двадцать один, здравствуйте. Курс сто тридцать шесть, эшелон перехода выровнял. Двадцать восьмая правая, понял вас.
Он щелкал, клацал, двигал и издавал какой-то странный звук. То ли гудел в унисон с двигателями, то ли…
– Папеэте-Посадка, борт двести двадцать один, вошёл в глиссаду, снижаюсь, шасси выпущено, разрешите посадку в директорном режиме.
Капитан Мердок, Его Величество, тихо-тихо, на грани слышимости, выл.
Я наконец-то увидел остров, засмотрелся и чуть не пропустил заветную цифру.
– Двести футов, Мердок.
– Ага, вижу. Спасибо, штурман.
Он выдул пузырь из жвачки, лопнул.
– И что теперь?
– А?
– Ну, после двухсот.
– Сто восемьдесят, сто шестьдесят, сто сорок и так далее. Знаю, в это сложно поверить, но так и есть. Крепись, Красавчик.
Я состроил ему рожу, он непостижимым образом увидел затылком, расхохотался.
– Ладно, слушай и не говори, что не слышал. Есть такое понятие – высота принятие решения. То есть, будь здесь нормальный экипаж, меня бы спросили: «Двести. Решение, капитан?», а я бы сказал: «Садимся» или «Идем на второй». Такая высота, на которой еще можно развернуться и попытаться еще раз, или совсем улететь к ебеной матери. Ниже – поздно. У каждой машины разная, но у этого кашалота, думаю, где-то так.
– И мы садимся?
– Ничего не остается, горючего осталось с плевок монашки.
Я пристегнулся.
Впрочем, вскочить пришлось еще до счастливого прибытия, потому что проснулся Би Эй, орал и рвался убить Мердока, да и нас заодно. Держали втроем, пока капитан катил по полосе.
– Отличная посадка, – похвалил Ганнибал.
– У меня все внутренности перепутались, – сказал Фрэнки капризно.
Би Эй только ревел и неразборчиво угрожал. Пришлось Ганнибалу влепить ему пару пощечин и приказать успокоиться. Что делает слово командира!
– Не глуши двигатели, капитан, – сказал полковник, поправляя перчатку, – оставайся у штурвала. Если что – взлетай.
– Есть.
Мердок, руля поистине ювелирно, развернул самолет носом к полосе.
– Малый газ, полковник. Готовность номер… какой хотите?
– Отлично. Красавчик, идем общаться с таможней.
Разговор предстоял веселый, учитывая почти незамаскированный груз оружия. Честное слово, мы брали только самое необходимое, но метеорологам и того много. В опасные игры играем, вот уж точно.
– Эйр-Аментия и экипаж этого судна благодарят вас за выбор нашей авиакомпании и надеются, полет доставил вам удовольствие.
Я облизнулся.

––––––––––––––––––––––––––––––––-

Ганнибал любит, когда мы едим вместе, как семья. Чинно, благородно, никуда не спешим и следим за языком. Звеним приборами, изображаем серьезных людей. Молитвы обычно произносит Красавчик или сам полковник, тосты – я. Би Эй готовит.
Не ешь креветки, говорит коврик в ванной, пока я умываюсь. Меня на той недели ими заблевали. Пей только кипяченую воду, говорит унитаз. А мыло плохо мылится, заявляет душевая шторка. Я благодарю, вытираюсь и сдираю с крючка чью-то гавайку. Должно быть, Фрэнки.
Солнце бьет кулаком, джунгли Венеры расступаются, из красного месива листвы и лиан выдвигается пластиковый стол под тентом. Я сажусь, придвигаю тарелку, беру вилку и начинаю есть.
– Мердок, здесь шведский стол, бери сколько влезет. Это мой салат.
Красавчик с какой-то девушкой. Она смотрит на меня во все глаза. Шрам от брови через переносицу – я помню ее.
– Леди, разрешите вам представить капитана Мердока, – делает Темплтон широкий жест, отбирает у меня вилку. – Мердок, знакомься, агент Нейми.
Она протягивает руку. Пожимаю.
– Очень рад, любезная госпожа. С радостью приму вас ко двору.
Красавчик пинает меня под столом.
– Не обращайте внимания, он немного… странный. Солнце, знаете ли, голову напекло. Мердок, носи шляпу.
Она разглядывает, покусывает губу. Узнала. Я поддеваю ножом кусок помидора.
– Привет, Кукушка.
Жую.
– Кукушка-два, прием, – почти шепчет она.
Я вскидываю голову.
– Простите, это вы мне?
Улыбка Красавчика костенеет.
– Вы знакомы?
– Н-нет, – подумав, мотает головой она. Анжелика Нейми, стриженая под мальчика и с чуть гнусавым говором – ей переломало нос и лицевые кости о приборную панель, по осколку собирали. Штурвалом кусок скальпа сняло…
– Понимаете, леди, капитану Мердоку много пришлось пережить, он не совсем в ладах со своей памятью.
Я все-таки отнимаю у него вилку, расправляюсь с салатом. Стаканов, благо, несколько. Пью и не могу напиться.
Таити жарит, падает белесым пламенем сверху, гомонит и плещется у бассейна. Внутри один кондиционер, да и то сломан. Я – не самая престижная гостиница, говорит ярко-серый бетон, и я киваю.
Агент Нейми, Канарейка-шесть, глядит на часы.
– Ваши друзья не очень пунктуальны, мистер Пек.
– В этом один из секретов нашего очарования, – рассыпается он искрами.
– Надеюсь, наше сотрудничество не омрачиться вашим… очарованием. Временно́е планирование – основа основ.
Конец цитаты. Капитан Сент-Джеймс, каждый брифинг, авторские права негде ставить.
Подходит Ганнибал с подносом. Святой серебряный Герман и кофе.
– Доброе утро, полковник. Можно мне рогалик? Пожалуйста!
С бабушкой никогда не прокатывало, с дедушкой – иногда, Ганнибалу же следует выработать иммунитет к влажному щенячьему взгляду. Вгрызаюсь.
– Доброе утро, полковник Смит, – протягивает Канарейка ладошку.
– Приятно быть известным, особенно среди красивых девушек. Не найдется ли у вас лишнего билетика в Венскую оперу?
– Все нормально, Ганнибал, я уже сказал пароль, – говорит Красавчик.
– Дай и другим поиграть в шпионов, – достает полковник сигару. – Итак, агент…
– Нейми. Очень приятно с вами познакомиться. Мы премного наслышаны о вашей команде.
– Не сказал бы, что из ваших уст это звучит успокаивающе.
Фрэнки стучит шлепанцами.
– О, кофеек. Всем привет. О-о, здравствуйте, девушка, мы с вами, кажется…
– Доброе утро, мистер Сантана, – говорит Канарейка и делает бровью. Фрэнки бегает по нам глазами.
С ним, за ним – парень, который вчера был таможенником. Попинал ящики, покивал, мол, знаю, Стоквелл, назначил встречу за следующим завтраком и, споткнувшись на аппарели, чуть не низвергся на рулежную дорожку.
И второй, старше, мордастый, как Гефест.
Кукушка встает, представляет.
– Пожалуйста, познакомьтесь: агент Смит, – который Гефест, – и агент Вессон, – который путается в ногах.
– Очень рады. Капитан Кольт, – говорю я.
– Лейтенант Магнум, – скалится Красавчик.
– Ребята, – говорит полковник укоризненно. Фрэнки ржет.
– Я не виноват, что меня так зовут, – бурчит Вессон.
Рассаживаются.
– Давно работаете в паре? – интересуется Фрэнки, болтая в стакане лимонад.
– А с чего вы взяли?.. – подозрительничает Гефест.
– К человеку по фамилии Вессон просто грешно не подобрать напарника по фамилии Смит, – рассуждает Красавчик, поглядывая на Канарейку. Та улыбается.
– Почему-то чувство юмора у всех одно и то же, – отвечает Гефест уныло.
– Смит… тезка. Не Джон, случайно?
– Гарри.
– Замечательно.
– Развелось Смитов, скоро путаться начнем, – говорит Фрэнки в стакан.
– Каждый Смит уникален, – наставляет полковник.
Би Эй волочет за шкирку золотушного юнца в джинсовых шортах.
– Ганнибал, этот придурок пытался поставить нам в номер «жучок»!
– Я могу все объяснить!
– Ага, например, почему только «пытался», – говорит Смит сухо. Выпорет щенка, и поделом.
Кукушка смущается.
– Прошу прощения за агента Зигеля, он у нас недавно. Можно сказать, практикант.
От нее достанется тоже.
– Об этом я, кстати, и имел поговорить для начала, – кусает Ганнибал сигару. – Хотелось бы обойтись без инцидентов. Мы с вами – свободные американские граждане, и наше право на частную жизнь охраняется законом…
– Мы – тоже закон.
–… и нами самими, – продолжает Ганнибал с нажимом. – На первый раз сделаем вид, что ничего не было. Подслушивающую аппаратуру мы вашу… – он оглядывает нас. Киваем, – изъяли и экспроприировали в поддержку малоимущих.
– Я свой в унитазе утопил, – огорчился Фрэнки.
Пожимаю плечами. Я найденные в номере и одежде «жучки» расколол щипцами для орехов.
Би Эй рычит. Юнец висит в его хватке бел и потен, как обрызганная римская копия Лисиппа.

– Би Эй, отпусти.
Рычит, но слушается.
– Еще раз поймаю – врежу, понял?
Кивает судорожно.
– Jurij, Tölpel, – говорит Гефест вполголоса. Балбес, стало быть.
– Jurij, welches Wetter ist heute in dem sozialistische Lager? – интересуюсь я.
Агенты принимают стойку и прядают ушами.
– Мердок, – говорит Ганнибал предостерегающе.
– Es ist ziemlich warm heute, – отвечает Юрий тихо. – Es geht mir gut.
– Рад слышать, – говорю я, дожевываю рогалик. – Так надоели холода!
– Кончайте по-ненашему болтать! – сердится Би эй. На завтрак он уминает мясо.
– Здесь курорт, – говорит Красавчик, – туристы со всего света, сомневаюсь, что мы бросаемся кому-то в глаза.
– Не расслышал вашего имени, молодой человек, – поднимает бровь Ганнибал.
– Юрий.
Юрий Зигель – какая неебическая прелесть.
– Коммуняка? – спрашивает Би Эй подозрительно.
– Из ГДР, я там родился, а живу давно уже здесь. То есть – там, – он машет рукой куда-то через спинку стула, в сторону океана. Красен, смущен.
Ему очень идет работать в ЦРУ.
– Ваши убеждения и происхождение нам, в общем-то, параллельны, – говорит Ганнибал, – пока мы делаем одно дело. Среди коммунистов, кстати, тоже бывают приличные люди. Редко, но бывают.
Как среди узкоглазых, черных и прочих. Душевнобольных. Я смотрю вверх, в тент, и вижу точку солнца.
Они долго спорят, кто будет верховодить. Канарейка напирает на авторитет организации, Ганнибал – просто на авторитет. Мне неинтересно, я знаю – буду делать, как говорит полковник, и только так.
Озвучиваю. На меня смотрят. Тебя не принимают всерьез, говорит стакан с газировкой.
– В любом случае, мы должны работать вместе, и нам придется, – вздыхает Вессон. С ним соглашаются.
Лидерство больше не делят. Тягают друг из друга сведения. Стоквелл – скряга, у нас меньше.
Таити – просто место сбора. Штаб предлагают развернуть на Хива-Оа, одном из ближайших к Фату-Хуку островов. Собственно, агенты уже свили там гнездо, нащелкали видов Атуоны и затарились сувенирами. Переброска назначается на после-завтрака.
Доедаем, мило болтая ни о чем. Фрэнки травит анекдоты, Красавчик клеится к Канарейке. Би Эй ворчит. Нормальная рабочая атмосфера. Я предлагаю покрасить самолет в желтый.
– Зачем?
– Утопить во славу демократии и на погибель сукинсынам.
Пою «Yellow submarine».



– Грязно стартуешь, Кукушка.
– Леди, вы ошибаетесь. Меня зовут Фердинанд, для подданных - Ваше Величество. Мы из Гогенцоллернов.
– И чушь несешь, как обычно. Может, первое связано со вторым?
У рычага «шаг-газ» тугой механический стопор. «Хьюи» новый, молодой, на старых он обычно разболтан. Удобно, я облокачиваюсь, чуть расслабляю левую руку. Она не знает, «как обычно», не может знать, не может, не может…
– Значит, в команде «А» теперь…
– Вы меня с кем-то путаете, агент Нейми, – говорю я протяжно. – Я просто слегка вожу дерижабли. Туда-сюда.
– Что с тобой произошло?
Я насвистываю. Идем над самой водой – люблю. Ровно, без никаких впадин и дыр в воздушной подушке.
– Ты всегда стартовал грязно, и тебе почему-то прощали, – говорит она, и я вижу, губы кривит. – По тебе снимали учебные фильмы, как не надо делать форсаж.
– Польщен до темных, инкрустированных смарагдами глубин моей венценосной души.
– Угу. Значит, помнишь.
Язык мой! Я прикусываю кончик, больно, но я сжимаю зубы. Билли скулит.
– Старик совсем поседел, – произносит она как бы между прочим. И сомнения нет, что я знаю, о ком она. Поправляет наушники. – Трость вместо стека теперь, не повезло новичкам. Нас-то, тех, с кем начинал, бережет, говорит, сейчас не то поколение пошло. Порченное.
Ухохотаться можно. Капитан Сент-Джеймс точно так же говорил про нас, не нюхавших пороху в Корее. Не знаю, как он привечал тех, кто вернулся из Вьетнама, меня среди них не было. Я с войны – сразу в дурдом, блистательное окончание отвратной кампании.
Открываю боковое окошко, сплевываю кровь в рябь шелка. Захлопываю. Канарейка глядит вперед. Билли тычется носом ей в икру, она не замечает.
- Агент Нейми, погладьте пса.
Она задирает рукав, смотрит на часы, похлопывает по колену.
– Это война тебя сломала, да?
Пою «Hey Jude».
Нет ничего под моим небом, что нельзя было бы починить разводным ключом, клеем, скотчем и матюгами. «Он сломался», – говорят о парне с пустыми глазами, которому противопехотной миной оторвало ногу по ботинок. В госпитале ветеранов таких стада, сломанных, скотча не хватает.
Они не терпят, когда их жалеют. Правда, только первые годы, потом становится все равно.
Подлетаем, от Хива-Оа недалеко. Канарейка берет фотоаппарат, нацеливает, как цапля охотничий клюв на лягушку. Притормаживаю, чуть набираю высоту. Мы туристы, делаем снимки для семейного альбома, что такого?
Часовых не вижу. Это не значит, что их нет. Вижу белых китов, выбрасывающихся на скалы. Но это не значит, что они есть.
Крыши построек покрыты серо-коричневым, невнимательный глаз отличит от грунта с трудом. Канарейка щелкает и бормочет:
– Так-так-так… площадка, вышка… это не маяк, это пулеметчик… маловато для склада…
Она права, в эдаких бунгало только Гогена селить, и то обеспечив предварительно десятком титястых полинезиек, чтобы было с кого писать. В самом деле, где они оружие-то хранят?
Кроличья нора, гудит остров под лыжами. Билли скребется у педалей.
– Каверны, – говорю я. Канарейка косится, кивает медленно.
– Не лишено смысла. Вполне могут складировать товар под землей. Только вот как его доставляют? Партии крупные, издалека, насколько нам известно, а ВПП и в помине нет. Вертолетом столько не перетаскаешь.

Я разворачиваюсь, завалившись на левый борт.
– Пристань.
Она щелкает, крутит объектив. У деревянного пирса покачиваются укрытые маскировочной сеткой катера. Не грузовые. Приличному кораблю пристать негде абсолютно.
Билли идет, клацая когтями, в отсек нагрузки и цинично гадит вниз.
– Фу, Билли, плохая собака. А если бы ты попал кому-нибудь на шляпу? Это неприлично!
Канарейка смотрит в упор.
– Билли, мой пес, – поясняю я. – Вы, кажется, не знакомы.
– Мне рассказывали, – произносит осторожно, закрывается фотоаппаратом.
– Его Величества короля Аментии императорская борзая Билли изволили осенить своими благородными отходами этот забытый Богом островок. Люд ликует! Великое счастье постигнет их теперь! А грузы могут десантировать в воду, а потом подбирать.
Она чешет гнусавый нос, трет переносицу, словно только что сняла стрекозиные солнечные очки.
– Странно, но ты говоришь разумные вещи. Я бы так и сделала.
Разворачиваюсь снова, спускаюсь совсем низко. Играем с питоном, они могут озлиться и начать пальбу. Проносимся, вздымая пыль, над самой стеной, чуть винтом по вышке не шкрябаем.
– Видела?
– Да.
В дальнем конце базы, у стены, откуда начинается лестница к пирсу, зияет провал, рядом валяется решетка, а из ямы этой, поставив руки козырьком, провожает нас взглядом загорелый в белом платке. Винтовка под локтем, но не стреляет. Туристы, вечно носятся над необитаемым Фату-Хуку.
Взнимаю вертолет на дыбы, рвусь, словно хочу вломиться в динамический потолок. Вою.
Слышу вдруг, что Канарейка подвывает. Горло изнутри взрезают шипы. Какого черта?!
Она смеется.
– Дорвался до машины, а, Кукушка?
– Я летаю каждую ночь. На мне трико и красный плащ, подо мной – Метрополис и глобус «Дэйли Плэнэт», а Лоуис Лэйн машет мне плиссированной юбкой с крыши небоскреба.
– У тебя отобрали лицензию, – говорит Канарейка. Она-то юбок никогда не носила. – Я думаю, из-за того, что ты читал слишком много комиксов.
– Нет. Просто я псих. Таким, как я, не доверяют рычаги.
Она закидывает руки за голову, фотоаппарат дрожит на коленях.
– Ни одна сволочь не верила, что ты и правда в команде «А». Там ведь лучшие.
– Я лучший.
Она смеется лошадиными фарфоровыми зубами.
– Не верила даже военная полиция, иначе стоять бы тебе перед расстрельной командой. Что от тебя надо Стоквеллу?
– Руку и сердце.
Она кусает губу. Я реву двигателем, сдаю вправо, фотоаппарат скатывается с колен, она еле успевает подхватить.
– Возвращайся к нам, Мердок.
– У меня отобрали лицензию, потому что я читал слишком много комиксов.
– Прекрати дурачиться. Я серьезно. Я напишу полковнику, он согласится.
Неизвестный полковник, может, и да, а генерал дымчатых очков – черта с два.
– Он вспоминал о тебе.
Закладываю вираж. Не верю.
– Я вспоминала.
Неужели то, как я таскал ее из грохнутой о ВПП учебной «Цессны»? Дважды. Во второй раз недалеко отволок, держал голову, чтобы не захлебнулась кровью, пока бежали с носилками. Лопнул ремень, лицом о приборную доску, в мясо. Мне сказали потом, я держал ей голову и плакал.
Она говорила, улыбаясь:
– Ты спал под кроватью, а дежурный писал тебе отсутствие в журнал, и вы потом ругались до мордобоя. «Мы в свободной стране! Я имею право проводить ночи, где хочу!» Тебя потом в город не пускали, Перри покупал тебе комиксы тоннами, всю базу захламил. Помнишь Перри?
Светлоглазый с бородкой, спекулянт и воротила местного масштаба, драл за услуги нещадно, но литературу доставал первосортную.
– Завело во Вьетнам, как тебя. В плену схлопотал гангрену, потерял руку, – говорит Канарейка. – Женился, дом прикупил. Возвращайся, а?
Билли глубокомысленно чешет за ухом. На данный момент я назначаю его персонификацией моего смятения.



Феникс топорщит нагие крыла, кричит, напрягая длинную шею – я кричу вместе с ним, неслышно, чтобы не пугать остальных. Птица пламени ломается в хребте, рыжие перья расцвечены искрами крови. Я вижу гребень полых ребрышек, уголь веток. Когти феникса взрывают гневные синие уголья.
Я сижу на песке, смотрю в огонь. Красавчик рядом калит в жару палочку, говорит, что нашел, откуда плохие парни возят еду, Фрэнки тут же включается, предлагает провернуть пару трюков с хлебом насущным.
Агент Вессон в плавках сидит тут же, вытянув к костру тощие ноги. Шевелит пальцами. Возражает.
Феникс рассыпается пеплом, ложится сединой на угли. Я закрываю лицо руками, теперь жар бьется в них.
Ганнибал валяется на полотенце, смотрит на звезды и гоняет по мозговым шестеренкам идеальный безумный план. Фотографии получились отличные, я предлагал послать их на Пулитцера, но мне сказали, рано. Дешевые сенсации – блюдо горячее, а истинный шедевр подобен консервам.
– Хороша, – говорит Фрэнки. Агент Смит советует ему утереть слюну.
Анжелика «Канарейка-шесть» Нейми выбирается из воды, ерошит ежик волосы. Подходит, принимает на себя отблески красного. Я наблюдаю сквозь пальцы.
– Мы не можем начинать операцию, пока неизвестна численность противника, – говорит она, вытирая руки и шею.
– Не стоит сомневаться, количественное преимущество на их стороне, – уверяет Красавчик с неудовольствием.
– Иначе было бы неинтересно, – говорит Ганнибал бодро.

Я смотрю в огонь. Где-то сзади дрыхнет агент Зигель, посапывает с верхненемецким акцентом.
– Как мы можем узнать, сколько их? – вопрошает святой серебряный Герман с полотенца.
– Спросить, – говорю я.
Меня одобряют, рвутся хлопать по плечам и сдать в интернат для недоразвитых.
– Правильно, капитан, – говорит полковник, приподнявшись на локтях. – Кто может знать о противнике больше самого противника?
– У тебя есть план,– выдыхает Красавчик с ужасом.
– Именно! И ты играешь в нем главную роль.
– Нет, нет, нет, ни за что! Только не это! Опять будет, как в прошлый раз! Нет, не-е-ет, Ганнибал, я не согласен!
Полковник скалится. Мы будем танцевать под его Джаз.
– Не отказывайся, пока не узнаешь деталей, лейтенант.
Появляется черный ангел Би Эй с маршмеллоу, и мы едим. Семья и дальние родственники: двое кузенов, младший брат двоюродной тети из Европы и молодая невеста старого пердуна дяди Сэма.
Феникс кричит. Я затыкаю уши.
Вода накатывает, теплая ночью, впитавшая день. Я лежу на спине в полосе прибоя, океан тщится меня слизнуть. Агентов уже смахнул пенным языком, да и команду мою тоже.
Номеров нет. Номеров нет совсем. Абсолютно. Нет кардинально, когда даже многогремящее имя из запасников Красавчика неспособно выбить из портье площадь. Атуона, гостеприимный городишко, упихал нас в одну более-менее свободную гостиницу на окраине. Номеров нет, кроме одноместных. Четыре. Я поднимаю руки, почти не вижу их, темно-синие, на темно-синем небе. Считаю на пальцах. Пятеро нас и четверо их. Как раз хватило фаланг для арифметики. И четыре номера с одной кроватью в каждом.
Я дурак, Би Эй, несвойственно себе, прав. Тянули жребий, кто с кем, и я слушал, что мне подсказывают свернутые бумажки. Красавчик напрягся, и я пожалел. Ничего я не добьюсь. Одна кровать, один номер, и я буду на полу в спальнике, а он поверх покрывала. Слишком много между нами было и есть. Слишком толстые стены внутри одноместного номера.
Я скулю, и Билли со мной. Прибой лижется, как овчарка. Билли, какой ты породы? Борзая, я помню. А завтра будешь кто?
И кто буду я?
Встаю, пытаюсь стереть мокрый песок с кожи, чувствую себя бляхой ремня под шлифовальной пастой. Разбегаюсь, шлепаю по мелкому и падаю в накативший упругий вал. Надо мной ветер и звезды. Плыву, вбивая крылья в желатиновую плоть океана.
Кричу.
Пепел феникса остыл и лег на струи эфира. Никто не поднимется из золы, ибо сначала нужно разжечь пламя.
Меня выносит на берег. Иди, басят грузные воды. Я ладонями стираю с плеч звездный свет, подбираю забытое Ганнибалом полотенце. Встряхиваю. Серебряная стружка звенит, осыпаясь.
– За мной, подданные мои.
Они, сплетенные из песка и черной зелени деревьев, длят поклон, распрямиться не смея. Иду сквозь них, и мне вслед – ропот. Молчать! Королей не выбирают.
За Стоквелловы деньги я бы предпочел что-нибудь получше ванной в конце коридора, одной на весь этаж. Океан сползает с меня вместе с эпителием, прогоняемый железным привкусом труб. Я не вытираюсь, натягиваю футболку вместо второй кожи. Холодно, я щетинюсь волосами.
Красавчик где-то ходит. Раскатываю спальник, постукивая зубами. Камердинер держит свечу. Я отпускаю его, он сочится в щели пола, а фитиль курчавится и свивается кольцом. Тухнет.
В углу, прислоненные к шкафу, стоят винтовки. Расскажи анекдот, просит FN FAL.
– «Почему курица перешла дорогу?»
– «Будда сказал: представь себя курицей и задай себе тот же вопрос».
Он идет от двери, щелкает шлепанцами по пяткам. Садится на кровать, начинает расстегивать рубашку, вяло машет рукой, снимает через голову.
- Мне не нравится план Ганнибала. Почему я все время наживка?
Очевидно – клюет на вкусное. Я обхватываю себя руками.
– Нет, я, конечно, не против маленького спектакля с агентом Нейми, – светит он эмалью. Светит, но не греет, – но, черт возьми, мне надоело подставляться.
– Мы будем тебя страховать
– Кто – «мы»?
– Я. Они, – киваю на винтовки, – и прочие мои подданные. Вся королевская рать. Команда.
Он хмыкает, звенит пряжкой ремня. Я стараюсь расслабить мышцы, чтобы было не так холодно. Доктор Ритчер говорит – когда холодно или страшно, не надо зажиматься. Во всех смыслах.
Из тенистых углов выдвигаются липкие черные големы. Я зажмуриваюсь. Дрожу, кажется, растираю руки. Билли скулит.
Молчи, борзая, молчи, молчи, их нет, тихо, нас нет, затаись, молчи…
– Что?
Шепчу, оказывается.
– Ничего, Красавчик, это я не тебе.
Кровать под ним скрипит. Скрипят мои суставы, и ветер ворочает скрипучие звезды. Где-то вовне. Големы встают по стенам. Билли рычит, они не смеют приблизиться.
– Мердок, а какие у нее позывные?
Дрожу и смеюсь.
– Не вздумай нежно нашептывать ей на ушко. Чтобы заслужить это право, ты сначала должен выучиться на диспетчера, потом попасть каким-то чудом в разведку. И вообще, с чего ты решил, что я знаю?
Он ворочается и скрипит. Я смотрю в потолок, с которого каплет вязкая ядовитая смола.
– А ты – Кукушка. Где гнездо твое, а? Я же вижу, вы знакомы.
Что она ему наболтала? Хотя, может статься, она молчала, как булавка для галстука. Красавчик наблюдательный, и, как всякий лжец, чует обман с сотни ярдов. Скрывать что-то от него можно, но лишь до той поры, пока он не начнет спрашивать.
Я не хочу ничего прятать от него. Ото всех. Ну, летал я для ЦРУ, что теперь?
Капля смолы срывается и летит ядром мне в лоб. Я утираюсь. Теперь мне жарко.
– Давным-давно ее звали Канарейкой-шесть. Учти, Красавчик, это государственная тайна. Меняю на аналогичную.
Он подумал.
– Недавным-недавно один человек, обуянный благими побуждениями, наврал другому человеку насчет скарлатины и галлюцинаций.
– Почему? – спрашиваю я и не-вижу в темноте, как он пожимает плечами.
– Потому что нужна была какая-то история из личного опыта. Это хорошо действует. Как будто говоришь: «Эй, приятель, ты не один». Не знаю. Мне не нравится, что с нами делается.
Я сажусь, обхватываю колени руками. Влажная на спине футболка притягивает сквозняк.
Красавчик лежит, закинув руки за голову.